мы же сегодня столько обговорили хорошо.
Секретарь смотрит на того, как на идиота. Консультанты подхватывают поворот беседы, распыляясь миролюбием. Егор Лин вздыхает.
Алиса все это время смотрит в стол ничего не выражающим взглядом. Затем проверяет телефон и добродушно кивает Вите, который к ней за пустяком обращается.
Я держу руки на ногах под столом. Потому что не уверен, что я контролирую их. Что они вдруг в тряске не задрифтуют.
— Я хочу подчеркнуть, — хрипло завожу я опять, — что я не имел это в виду. Алиса, я извиняюсь перед тобой. Я… я говорил по ошибке, Алиса.
Она неопределенно кивает, а в глаза все равно не смотрит.
— Хорошо, — мягко и тихо говорит. — Реально нужно двигаться дальше, чтобы не затягивать. Бараны сами себя не спасут. Тут, кстати, в соседнем поселке тоже есть зоопарк.
Все смеются, кроме меня.
Я в оцепенении сижу до конца собрания.
Провожаю ее взглядом, когда Алиса первой поднимается и говорит, что сегодня раньше уйдет. Мира Никоновна попросила помочь. Не могу оторваться от наблюдения, как она огибает стол и направляется к двери.
Срываюсь за ней, наплевав на все и всех.
Нагоняю в коридоре. Алиса лишь шаг ускоряет, когда пытаюсь поравняться. Она все еще бледная, и меня кроет от того, насколько мне это не нравится.
— Остановись, поговорить надо.
— Кому? — недоуменно смотрит на меня.
— Кому что?
Заворачиваем к выходу, и я снова спиной вперед иду.
— Кому надо?
— Дай мне минуты три, — цежу сквозь зубы. — Остановись, ну.
Шагает и смотрит прямо перед собой, ремешок сумки сжимает. Блядь, хочу время вернуть обратно. Любой ценой. Любым способом.
На крыльце Алиса разворачивается, и отходит в сторону от лестницы. Замирает, демонстрируя готовность выслушать.
А я… я не знаю с чего начать. Что говорить. И как. Не хочу даже вспоминать тот момент, когда понял произнесенное… Мне никогда не стоило это вякать еще и при всех. При других. Я оскорбил ее. Если бы кто-то другой там назвал ее так, я бы бросился на него.
— Я извинился, потому что я реально загнался. Сколько раз еще сказать надо. Послушай… я никогда вообще не думал даже так.
Никогда не верил в необходимость извинений. Мне лично все равно было, извиняется ли кто-то перед мной или нет. Теперь, больше всего на свете, хочу, чтобы сработало. Не знаю как по-другому сделать. Как загладить прямо сейчас.
— Как можно сказать то, чего не думаешь? — с легкой улыбкой говорит она. Будто ей любопытно. Но в глазах напряжения скрыть не может. И чего-то еще…
В момент, когда разгадаю что именно, наверно — все. Удавка затянется. И вниз тогда только.
— Можно. Когда выходишь из себя. Я вышел из себя. Это тебя прямо не касается.
— Ты назвал меня бесполезной сукой, а меня это не касается? — усмехается она. И в сторону голову поворачивает, покачивая.
Я… не хочу слышать это слово больше. Ближайший год как минимум, во всяком случае.
— Алиса, слушай меня. Можешь не верить, сколько угодно, но я ляпнул это по ошибке.
— Зачем тебе это? — кивает она мне снизу вверх.
— Зачем что?
— Извинения, убеждения, верю я, не верю я… Вон все тебе поверили и забыли. Ну, сказал грубость. Слушай, я пойду, потому что спешу.
— Я, — выдавливаю с такой силой, что Алиса останавливается, — не хотел сделать тебе неприятно.
— Но ты постоянно делаешь мне неприятно, — смеется она, но невесело. — Бога ради, забудь об этом. Не ты первый назвал меня в жизни сукой, — она даже улыбается мне.
— Но в машине тебе было приятно, — слова вырываются раньше, чем фильтрую их.
Она опускает глаза, и я отслеживаю как движется ее горло под кожей.
Поднимаю руку, чтобы… чтобы…
— Это неважно, — еле слышно говорит Алиса.
Да, потому что откатила поправку свою. Потому что вообще согласилась, лишь бы условие выполнить. Не согласилась даже. Просто разрешила.
— Было приятно или нет?
— Ты не сможешь вечно издеваться надо мной так. Придется что-то новое придумать.
— Ч-что? — заикаюсь, как в последний раз заикался тридцать лет тому назад. — Че? Что еще за «издеваться»? В чем? В том, что… Ты думаешь, это игра какая-то в песочнице?
— Да, я думаю, что человек угрожавший мне тем, что он выиграет, а я проиграю, воспринимает все это как игру. А я нет.
Она сбегает по ступеням вниз, потряхивая волосами. Смотрю отупело вслед, пока Егор Лин не проходит мимо.
— Чувак, что ты творишь? — по слогам выдает. И смотрит на меня почему-то едва ли не жалостливо.
Он пятится, когда говорит. А потом возвращается к нормальному ходу, даже не дожидаясь ответа.
Пересчитываю деньги в третий раз.
Даже мелочь, что вытряхиваю из сумок и машины.
Нужен очень строгий бюджет на ближайшую неделю так точно.
Хорошо, что взяла кольцо с мелким бриллиантом — по дешевке быстро его продам скупщикам, если совсем уже еды не будет. Не хочу у Марины опять одалживать, только отдала два месяца тому назад.
Может, продать Ниссан прямо отсюда?
Нет, не прокатит, и не хочу, чтобы кто-то здесь узнал про мое положение.
Особенно, когда Кулаков все еще здесь.
Не знаю, почему, но умру от стыда, если узнает. Не потому что безденежье — стыдно, а потому что я не работаю и денег не зарабатываю. Он от счастья лопнет, когда найдет подтверждение своему «разбалованная девка».
Ну, может не умру.
Точнее, не от этого.
А от того… если он узнает, как… мое тело мечтает о нем.
Больше никогда и ни за что в жизни.
Даже намека на прикосновение.
От него. Кулак совершенно правильно выбрал стратегию уничтожения. Я не знаю, как он это делает, но — Господи! — вспоминать стыдно! Я у него на коленях извивалась, как умалишенная, и чуть в желе не превратилась.
Наверно, хорошая ржачная история ему для дружбанов в сауне. Знаете, пустоголовую Алису Чернышевскую, что по всему городу и окрестностям носится с инициативами? А она мне дала себя облапать и с руки ела через две минуты.
Я ничего против легкого драйвового секса не имею. Любого вида. На одну ночь или
